Борнео, Малайзия. Кто-то считает это место чудесным раем. Но на самом деле раем оно было в те недавние времена, когда там разрешалось отрезать человеческие головы и делать из них украшения. Теперь от того эдема остались только воспоминания ветеранов.

Если при упоминании этого третьего по величине острова планеты тебе и сегодня видятся сумрачные джунгли с диковинным зверьем, экспедиции на выдолбленных лодках по потайным рекам и лесные люди, то так оно там и есть. Конечно, много воды утекло с тех пор, как отважные первопроходцы прорубались в глубь острова под угрозой получить в спину отравленную стрелу, но подвесные моторы на лодках, мобильник за набед­ренной повязкой у вождя и мини-аэродромы в джунглях не меняют главного: Борнео до сих пор остается одним из редких мест на планете, где шаг в сторону от туристских маршрутов сулит вполне нетуристские впечатления.

Чего уж лукавить, мало кто сегодня едет на Борнео лишь на орангутангов посмотреть, возле острова Сипадан понырять или встретить восход на вершине горы Кинабалу. Многими приезжающими движет здоровый интерес к охотникам за черепами. Есть, конечно, и те, кем движет нездоровый интерес, но не о них здесь речь. Мне возразят, что история человечества изобиловала жестокими расчленениями. Мол, зачем переться в такую даль, когда вон на Руси-матушке головы летели с плеч с незавидным постоянством. Объясняю: обычно эта мера воздействия ассоциируется в нашем представлении с сюжетами из прошлого.

Туристская клюква в джунглях

На Борнео, представлялось мне, устраиваешься себе на ночлег в ибанском лонгхаусе, а на тебя глядят из подвешенной в углу сетки с полдюжины почерневших голов. Тут сонливость как рукой снимет, и в мозгу начнет крутиться вопрос: «Они с этим окончательно завязали или вдруг иногда балуются?»



Поисками ответа на него я озаботился в Кучинге, столице малайзийского штата Саравак. В этом городе приятно порыскать в старых китайских кварталах по лавкам древностей, которые обычно делаются в соседней Индонезии, объесться сумасшедше вкусной морской живностью и острым супом лакса, познакомиться с местными любопытностями в краеведческом музее. После двух дней в Кучинге я поддался на рекламу и записался на экскурсию в ибанский лонгхаус где-то в двух часах езды. «Длинный дом» — это как одна большая коммуналка на всю деревню, построенная на сваях.

У каждой семьи есть отдельное жилище с кухней (билек), куда ведет дверь с общей крытой веранды (руаи). То есть частная жизнь происходит в билеке, а захотел пообщаться с народом — вышел на руаи.



Изначально в лонгхаусах жили лишь родственники, но сейчас это правило не соблюдается. Лонг­хаусы традиционно строили у рек, потому что кроме как по ним в джунглях передвигаться трудно. И вот в такой лонг­хаус нас на длинной лодке с подвесным мотором и привезли.



На руаи в разных стадиях опьянения от рисового вина туак находилось десятка два прибывших раньше нашей группы бледнолицых, для которых ибаны устроили праздник — гавай. Из развлечений тут были ходьба на ходулях, стрельба по надутым шарикам из духового ружья и пьяный туземец, который предложил мне за деньги продемонстрировать свой паланг. Я уже познакомился с этим самым популярным экспонатом музея Кучинга. Паланг — палочка из кости, которую ибаны вставляют поперек головки члена якобы по требованию охочих до щекотливых удовольствий жен: к торчащим по обеим сторонам кончикам паланга крепят шарики, козлиные ресницы, перышки и даже леску с узелками. Процедура прокалывания проводится в реке, где специалист по протыканию — туканг-паланг — похожим на капкан бамбуковым зажимом плющит головку и прокалывает ее. Как мне рассказали ибаны, это гораздо менее болезненно, чем извлечение проходящего через уретру паланга, на котором нарастают внушительного диамет­ра мочевые камни. Я отказался от просмотра, и цена за показ была тут же снижена. «Из втулки подвесного мотора! «Ямаха»!» — пошла реклама. Потом присоединился его друг: «А у меня не один, а два. Как пропеллер!»



Тут предводитель лонгхауса крикнул тоном, не допускающим возражений: «Еще разок!» И несколько туристов пустились в неуклюжую имитацию ибанского народного танца, который для них только что сплясали три девы в традиционных ибанских костюмах из яркой блестящей синтетики. От популярного в этом году на просторах от Камбоджи до Индонезии шлягера шаткий домик ходил ходуном. Туак лился рекой, а ибаны, глядя на потуги туристов, повалились на пол и хохотали лежа — так у них принято выражать исключительное веселье. Потом один из гостей решил показать свою удаль и сделал стойку на руках, по замыслу переходящую в кувырок, но его качнуло, и он упал на предводителя. Выправляя ситуацию, он попытался принять коленопреклоненное положение — мол, так было и задумано. Но тут его стошнило на церемониальную циновку, на которой восседали предводитель и свита. Его приятели сразу же протрезвели и стали ладонями черпать извергнутый рис и жареных насекомых, уносить их к окну и выбрасывать приговаривая: «Сорри, чиф, сорри!» Предводитель благосклонно улыбался. Он, похоже, тут и не такое видел.

История

Северный Борнео лишь во второй половине XIX века попал под прицел европейцев. До того на побережье орудовали пираты, а в джунглях — охотники за головами из племен даяков и ибанов. Лишь китайские торговцы короткими перебежками наведывались за рогом борнейского носорога, камфорой, перьями зимородков и, конечно, гнездами ласточек, которые до сих пор почитаются за деликатес и продаются в лавках Пенанга по той же цене за грамм, что и серебро.

В 1839 году сюда приплыл британский авантюрист Джеймс Брук и помог брунейскому султану усмирить восстание племени даяков. За это султан даровал ему земли вокруг Кучинга, и в 1841-м Брук провозгласил себя Белым Раджой Саравака. В 1868 году Саравак перешел к Чарльзу, племяннику Джеймса, который, несмот­ря на искусственный глаз, позаимствованный у чучела альбатроса, и другие странности, по-отечески относился к местным племенам и оберегал их от тлетворного влияния Запада, хотя и внушал им, что охотиться за головами нехорошо. Бруки воплотили в жизнь колониальную мечту: с одной стороны, они были полноправными владыками в своем экваториальном царстве, а с другой — заслужили любовь своих подданных. Когда в 1946 году сын Чарльза Вайнер, не имея средств на восстановление своих владений после японской оккупации, отдал Саравак под контроль британской короны, племена почувствовали себя осиротевшими и впоследствии даже убили британского губернатора. Даже сегодня многие ибаны с радостью бы присягнули потомкам Бруков, хотели бы те того или нет.



Джеймс Брук — Белый Раджа Саравака; Чарльз Брук — второй Белый Раджа; Вайнер — последний из Бруков, правивший Сараваком

Запахло настоящими приключениями

Я вернулся в Кучинг разочарованным и твердо решил выискать в этом благонамеренном городке что-нибудь порочное. Сильно вытатуированный китайский лавочник (китайцы и малайцы — основное население Кучинга, ибанов во всем Сараваке около 600 тысяч, или 25% населения) после долгих раздумий сказал, что верхом порока в месте, где раньше охотились за головами, будут ночные гонки мотоциклетных стритрейсеров. Но стоило мне добраться до них и увидеть, как насмотревшиеся болливудских фильмов местные парни на байках разок промчались по сонной улице, как понаехала полиция. Я было подумал, что сейчас начнется самое интересное. «Давай делай ноги по-быстрому! Зрителей и иностранцев тоже метут!» — крикнул мне парень из остановившегося авто и распахнул дверцу. Так я познакомился с Ричи, любителем противоправных ночных развлечений.

За стаканом пива и тарелкой тушенного в креветочной пасте папоротника выяснилось, что Ричи — ибан, но урбанизированный, уже два года как он носа не казал в родном лонг­хаусе. «Если бы я остался жить с родственниками и женился, то пристроил бы свой билек с одной или другой стороны», — с явным облегчением, что ему это уже не грозит, сказал Ричи.

Я поведал ему свою мечту попасть к исконным охотникам за черепами и о том, как прокололся с экскурсией. Ричи объяснил, что меня раскрутили как лоха, потому что все лонг­хаусы в том месте, куда меня возили, сидят на ежемесячной подкормке у туроператоров. Недалеко от Кучинга даже построили комфортабельный многозвездочный «Батанг Аи Лонг­хаус Хилтон» — без черепов, но с бассейном. Зато родной лонгхаус Ричи на притоке реки Катибас, до которого добираться дольше и хлопотнее, смотрелся в его рассказах вполне атмосферным и незаезженным. Оценив блеск у меня в глазах, Ричи сказал, что у него сейчас много личных проблем, и перевел меня на своего соплеменника Бена, который охотно подписался быть моим провожатым в экспедиции в глубь острова.

Сначала на местной речной «ракете» мы с Беном добрались до городка Сибу недалеко от устья одной из крупнейших рек Борнео Батанг-Раджанг. Потом еще два часа плыли до уже глуховатого местечка Сонг, где заночевали. Утром пошли на рынок затовариваться подарками для ибанов. Там два молодца бензо­пилой разделывали огромную речную черепаху. «Этого туристам в «Лонгхаус Хилтон» не покажут», — съехидничал Бен. За следующие три часа пути нам пришлось основательно поторговаться: лодочник продулся накануне на петушиных боях и рассчитывал компенсировать потери за мой счет. Уж не знаю как, но Бен с ним договорился, и через сутки после отплытия из Кучинга мы высаживались у лонгхауса родственников Ричи.

Ибанская эндемика крупным планом

Перво-наперво меня представили сухоньким вождю и его жене, как тут принято. Они вышли из своего билека и приняли от нас скромные подарки: батарейки, часы, печенье и игрушки детям. Потом стало понятно, что часы ибанам нужны, как средство против пиявок в Москве: время у них отсчитывается по приметам. Например, когда кричат гиббоны — пять утра; когда видишь землю (а в тропическом лесу и в солнечный день сумрачно) — шесть утра; можно сушить на камнях белье — восемь утра. Мы сели на циновки рядом с вождем и стали пить очень сладкий чай. Постепенно вокруг собралось человек двадцать любопытствующих, в основном детей и пожилых. Это означало, что белолицые здесь до сих пор и вправду редкость.

Нас спросили, как долго мы пробудем, и, когда Бен ответил, что пару ночей, вождь сказал, что можно и дольше. «Бадас» (то есть «хорошо». — Прим. ред.), — часто повторял он и улыбался. «Ибаны верят, что их предки были белыми великанами», — объяснил Бен.



Бен мне рассказывал, что когда-то ибаны тихо-мирно жили в джунглях, пока другие племена не стали захватывать их территории. Хотя в книжках написано, что все было как раз наоборот: верховным божеством ибанов был бог войны Сенгаланг Буронг, а их любимым обращением к врагу — «Я из твоей мошонки себе табакерку сделаю!». Начинали с того, что отрезали у убитого волосы для украшения щита и рукоятки короткого меча — паранга, а потом уже брались за голову и сушили ее.

«Вы не потомок нашего бывшего раджи?» — спросил меня вождь. Поскольку мало белых попадает в глубь Борнео, то ибаны считают, что нас вообще на свете немного. А раз так, то мы обязательно должны быть родственниками. При упоминании России ни один мускул не дрогнул на его лице. «Как далеко твоя страна, туан»? «От побережья двести дней на лодке», — ответил я, как меня учил Бен. Вождь тут же стал прикидывать вслух, сколько понадобится баков бензина, сколько еды и как все это поместится в узенький речной «лонгбоут».

Принимали нас душевно, и, когда здоровенная саранча с треском приземлилась на саго в моей тарелке, полдюжины рук рванулись ее ликвидировать. Если бы они еще прихватили оттуда вареные внутренности черепахи, то я был бы им еще признательнее! Хотя суп с кусочками питона и цыпленок «манок-пансо», приготовленный в емкости из бамбука, были очень даже съедобными.



Ближе к вечеру стали разливать в бамбуковые стаканчики туак, а за ним пошел и лангкау — тот же туак, только перегнанный.

И тут я заметил черепа. Они смотрели из кошелки на пространство руаи, на агитплакат, призывавший ибанов не употреблять наркотики, на мини-библиотечку, на примитивный ткацкий станок с недоделанной юбочкой. Чем-то они не вписывались в мирный интерь­ер лонгхауса. И хотя я читал, что, после того как ибаны отрезали головы прокоммунистическим индонезийским партизанам, отряды которых стали просачиваться в Саравак в середине 60-х в попытке дестабилизировать ставшую независимой Малайскую Федерацию, других случаев задокументировано не было, все равно находиться в присутствии таких трофеев было немного не по себе. Нам постелили на руаи, и ночью я с фонариком обследовал верхние челюсти черепов и немного успокоился, предположив, что раз запломбированных зубов в них не обнаружилось, то это и впрямь дела давно минувших дней. «Хорошо бы предположение подтвердить», — подумал я засыпая.

Как выжить в борнейском лесу

Мы проснулись от криков гиббонов, а когда можно было сушить белье на камнях, в отведенный нам угол лонгхауса заглянула жена вож­дя. Увидев, что после лангкау я не в лучшей форме, качнула головой и произнесла что-то вроде «о-о-нг-цк-цк». Пришел мананг (врачеватель-шаман) и дал мне пожевать герангау-мере — средство, которое помогает от по­хмелья после лангкау. Бен сказал, что во время праздников после сбора урожая герангау-мере становится дорогущим, за пару сантиметров этого корешка отдают столько, сколько работник получает за день труда. Через час я был как новенький, и мы выдвинулись в джунгли на встречу с шаманом, который занимался там сбором лечебных трав и, как мне намекнул Бен, владеет интересующим меня вопросом.




На крутом подъеме при 35 градусах жары и 99 процентах влажности кажется, что одна часть тебя иссыхает, а другая купается в поту. В джунглях Борнео, похоже, большой дефицит соленого, а тут появился щедрый его источник. «Первое правило — не задерживаться там, где помочился, — инструктировал Бен, — а то муравьи набегут». Оказалось, что не только насекомые, но и пиявки искали со мной близости. Но я подготовился к интиму, обсыпав тальком эрогенные зоны и опрыскав антикомариным средством все остальные. Муравьи не отваживались, но пиявок не проберешь ничем. Как мини-кобры, они принимали форму плавной синусоиды, перед тем как ринуться в щелку в одежде и пробиться к плоти. Их примитивные жизненные цели — насосаться, отвалиться, отложить несколько тысяч яиц и умереть — делают их непобедимыми.

«Это дерево лучше не трогать, — походя заметил Бен. — Это ипо. В его ядовитую смолу макают стрелы для духового ружья». «А ядовитые змеи здесь есть?» — спросил я. «Есть, но они прячутся. Иногда лучше поскользнуться и упасть, чем схватиться за ветку, на которой сидит муравей-пуля», — показал Бен на здорового черного муравья. «Что, быстрый такой?» — поинтересовался я. «Нет, от его укуса рука распухнет и будет так болеть, как будто в нее пуля попала». Вообще, я понял, что самое опасное существо в джунглях — это я сам. Трогать что-либо, хвататься за что-то, не посмотрев, и совать куда-либо конечности в этом хаосе из паразитов, лиан, папоротников не стоит. Ночная какофония, когда справа подвывает, слева улюлюкает, сверху ухает, дает понять, сколько всякой живности прячется в джунглях. Днем она дремлет, но, если бы на меня, спящего, кто-то наступил, я бы тоже со сна куснул...



Шаман не особо отвлекся от своего занятия, но показал травку от зубной боли, грибы от камней в почках и вьюн кулит-эланг, который, если его растереть, смешать с водой и намазать на коленки, не дает пиявкам забираться выше по ногам. «Но буйволиных пиявок мы любим, — многозначительно произнес шаман. — Растворяем их в специальном масле на солнце. Растираем пенис осокой, мажем этим маслом и надеваем на него бамбуковый чехол нужного размера. Через неделю возбужденный пенис увеличится, как насосавшаяся пиявка, в несколько раз».

Если нельзя, но очень хочется, то можно

У шамана была татуировка на горле — знак большой смелости и того, что он ходил за головами.



Я показал на шею и спросил, как было дело. Он рассказал, что дело было во время Второй мировой, когда англичане создали из местных партизанский отряд, который устраивал засады на оккупировавших Борнео японцев.




Японцы даже не успевали сообразить, что произошло, а их уже пронзали отравленные стрелы из духовых ружей. «Я слышал, что за головами охотились, чтобы потом с помощью чужих духов было проще общаться с потусторонним миром. А как ибанскому воину поможет японский дух?» — спросил я шамана. Оказалось, что, в отличие от других туземных племен на Борнео, промышлявших головами, у ибанов головы врагов были больше делом личного престижа и принадлежали воину, а не племени. Таким образом он зарабатывал себе «уважуху и респект» соплеменников. Юноша даже жениться не мог, пока свою первую голову не приволочет.

«А как сейчас? Сколько голов надо принести, чтобы добиться расположения красивой девушки?» — поставил я ребром вопрос, ради которого, можно сказать, и проделал путь в центр Борнео. Бывший охотник за головами отрицательно покачал головой: «Надо привезти ей из города швейную машину». «Что, совсем без того? Ну, может, изредка, чтобы навык не терять?» — настаивал я. «Нет, теперь, если ты устроился в Брунее на нефтяной вышке работать, от невест отбою не будет», — засмеялся он. «Правда, если в лесу повстречается нам кто-то, кого мы ну очень сильно не любим, то можем его убить. И это будет самое настоящее убийство, за которое нам придется отвечать!» — эмоционально повысил он голос. Потом почесал татуированное горло и как бы про себя добавил: «Но не взять при этом голову будет как-то глупо...»



Копипаста отсюда Источник