В рождественское утро 1969-го года треск трех разноголосых и поэтому отчетливо различимых пулеметов стучал в моих ушах, врезаясь мне во внутренности словно ржавый нож и наполняя собой кабину нашего безоружного «Хьюи» — санитарного вертолета Bell UH-1Н, летевшего к югу от Дананга.

Я согласился сделать одолжение капитану Рику Фоксу — такому же, как и я, пилоту вертолета на базе «Хок Хилл» и моему близкому другу — поменявшись с ним дежурством на время прекращения огня по случаю Рождества. В тот день Рик хотел слетать в Дананг на рождественский концерт с участием знаменитого комика Боба Хоупа.

Наша база «Хок Хилл» находилась милях в тридцати шести к югу от расположенного на берегу моря Дананга. В то время я носил звание капитана и служил в должности пилота санитарного вертолета 236-го санитарного отряда 61-го медицинского батальона корпуса медицинских специалистов армии США. Кроме оказания помощи гражданскому населению Вьетнама мы обслуживали также части 23-й пехотной дивизии американской армии, подразделения американской морской пехоты и спецназа, а также некоторые союзнические части (южновьетнамские, южнокорейские и австралийские). Соблюдая соглашение о прекращении огня, все они в те рождественские праздники занимали оборонительные позиции.

Декабрь 69-го начался для меня удачно — двадцать четыре дня кряду я впервые за время пребывания во Вьетнаме отлетал без единой пробоины. Учитывая же, что за предыдущие пять с половиной месяцев непрерывных боевых вылетов моя машина была подбита дважды, а еще четыре наших вертолета были сбиты огнем противника, я решил, что рождественское затишье даст мне прекрасную возможность хоть немного отдохнуть.

Красноватая грязь нашего «дома вдали от дома» на базе «Хок Хилл» была все еще влажной от ночной росы. Закончив тщательный предполетный осмотр своего вертолета и приготовив его для работы в светлое время суток, я сидел расслабившись в кабине, подставляя лицо лучам утреннего солнца, как вдруг увидел торопившегося ко мне радиста, размахивавшего на бегу до боли знакомым белым листком полетного задания. — Срочный боевой вылет — приказано эвакуировать девять солдат вьетнамской армии, раненных, и серьезно, огнем стрелкового оружия. Их расположение было атаковано четверть часа назад и все еще подвергается сильному автоматно-пулеметному и минометному обстрелу, — сообщил он, помолчав немного, добавил — в районе эвакуации наших подразделений нет. Вьетнамцы будут держать связь с вами по радио при помощи своего переводчика через одно из ближайших к тому месту наших подразделений — это что-то в десяти милях от них.

— Это что, Рождественская шутка? — спросил я. Он отрицательно помотал головой.

— И почему это мне всегда приходится иметь дело с людьми, у которых для тебя и двух теплых слов не найдется? — пробурчал я.

Радист не знал, что ответить. «Счастливого Рождества, сэр», — лишь пробормотал он и пошел назад.

Не успел я нанести координаты на свою карту, как подъехали санитары во главе со своим старшим и другие члены нашего экипажа. Вскоре мы были уже в воздухе. Пунктом нашего назначения был «Барьерный остров» — опасный и довольно большой кусок суши из белого песка с несколькими деревеньками на вдававшейся в сторону материка излучине реке Труонг Джанг к востоку от Хок Хилл, примерно в двух милях к югу от приморского городка Хой Ан.

Надо сказать, что летать на санитарном вертолете — это все равно что эквилибрировать на проволоке под куполом цирка, да еще без страховки. Наша работа была, несомненно, наиболее рискованной и смертельно опасной по сравнению с работой любых других вертолетчиков во Вьетнаме. Более трети наших пилотов и членов санитарно-эвакуационных команд погибло при выполнении заданий. Потери безоружных санитарных вертолетов от огня противника были в три раза больше, чем потери любых других подразделений вертолетной авиации. Мы знали, что везде, где было «жарко», смерть ходила рядом с нами.

Когда мы подлетали к цели, у меня засосало под ложечкой, колени мои начали подрагивать, и вообще я почувствовал себя не в своей тарелке. Чувство не новое — я уже испытывал его не один раз, когда нам приходилось «опускать носы» своих машин под огнем противника. Это было недоброе предзнаменование.

Я связался по радио с нашим советником на земле и попросил его передать мне последнюю информацию о состоянии раненых, направлении огня и месте нашей посадки, а также попросил его передать по радио мою просьбу обороняющимся вьетнамцам, чтобы те обозначили зону посадки цветным дымом. Так как, по последним данным, огонь велся с юго-запада, я принял решение заходить на посадку со снижением с высоты 2000 футов с северо-востока и выйти на точку посадки на небольшой высоте. Мне хотелось, чтобы позиции атакуемого подразделения вьетнамской армии, находившиеся на вершине небольшого холма, оставались между моим вертолетом и местом, откуда мог вестись огонь.

Вьетнамцы дали дымовой сигнал, и мы, убедившись, что он нужного цвета, начали маневр захода на посадку. Потянув ручку управления на себя, я снизил скорость машины почти до нуля, а потом опустил ее нос и пустил вниз, к земле. Непрерывно делая зигзаги с крутыми виражами, мы быстро снижались, пытаясь ввести противника в заблуждение относительно наших истинных намерений.

Мы снижались со скоростью 4500 футов в минуту, при этом стрелка индикатора воздушной скорости металась в красном секторе шкалы в районе отметки 120 узлов. Отчетливо помню, что еще посмотрел на приборную доску, когда моя стрекоза, словно вагончик американских горок, нырнула вниз на 800 футов. Когда стрелка высотомера проскочила отметку 700 футов, раздавшийся вдруг треск пулеметной очереди ударил меня по нервам. По всему грузовому отсеку и кабине пилотов начали метаться пули, пробивавшие нежное «брюшко» моей машины.

Это был хорошо знакомый звук — однажды услышав его, никогда не забудешь — так трещит сухой подлесок, пожираемый шквалом лесного пожара. Я вдруг почувствовал себя как младенец, которому давно пора сменить подгузник. Всю машину заполнил дым. Не было никаких сомнений, что мы получили серьезные повреждения. Очевидно, был пробит один из топливных баков, и мы оставляли за собой тонкий шлейф легковоспламеняющейся горючки. Война вдруг стала сложным и чрезвычайно личным делом.

Я вывел вертолет из пике и направил его вверх, ища хотя бы временного укрытия от огня на большой высоте. По внутренней связи я опросил всех членов экипажа, все ли у них в порядке. Старший санитарной команды доложил, что одна из пуль пробила дыру с палец толщиной в днище как раз рядом с его ногой, лишь чудом не задев ее. Санитар тоже был цел и невредим.

Мой второй пилот, недавний выпускник летного училища, для которого это был первый боевой вылет, молча, словно в гипнотическом трансе, сидел напряженно уставившись на приборную доску. Дважды не получив ответа на свой вопрос о том, все ли у него в порядке, я похлопал его рукой по плечу. В ответ он не проронил ни слова, а лишь едва кивнул головой.
«Свяжись с базой и скажи им, чтобы попросили пригнать из Дананга другую машину, на которой мы могли бы вернуться сюда, чтобы все-таки забрать раненых, пока они еще живы», — попросил я его. Судя по выражению лица и позе моего второго пилота, я понял, что желания снова возвращаться сюда у него было явно еще меньше, чем у меня.

В тот момент наш «Хьюи» был просто-напросто летающим факелом, готовым в любую секунду вспыхнуть от первой же случайной искры. Поэтому мы развернулись и полетели назад к базе, оставляя за собой струю топлива. За те семь минут, что продолжался этот полет домой, мы потеряли 250 фунтов горючки.

Как только полозья шасси коснулись земли в Хок Хилл, я заглушил двигатель и мы выскочили из вертолета врассыпную. Лишь после того, как винт остановился, мы вернулись назад и осмотрели машину. Мы насчитали девятнадцать пробоин (восемь в одном из топливных баков, шесть в кабине и пять в грузовом отсеке), однако никто не был даже ранен. Если бы противник вел огонь трассирующими пулями, считать пробоины было бы уже некому. Топливо продолжало вытекать из пробитого бака, так что большущая лужа его образовалась под днищем вертолета за время нашего осмотра.

Мой рождественский обед состоял из безвкусного бутерброда с холодной индюшатиной, который я наспех проглотил, ожидая, пока пригонят новый вертолет из Дананга. Сидя в помещении медпункта, я размышлял о тех девяти юных вьетнамцах, которые сейчас, лежа под обстрелом, боролись со смертью и думали наверно, хватит ли у американцев духа и желания сделать вторую попытку вытащить их из пекла. Мы были единственными, кто мог даровать им спасение и, быть может, саму жизнь. Я решил, что это задание не будет считаться выполненным до тех пор, пока мы либо не выцарапаем этих ребят из опасности, либо нас не достанут вьетконговцы.

Когда мы наконец опять поднялись в воздух на новой машине, я решил выходить в район посадки на малой высоте с востока с расстояния мили в две и попросил обороняющихся вьетнамцев непрерывно подавать дымовой сигнал, чтобы мы не потеряли из виду зону посадки. Пришпорив своего рысака так, что стрелка индикатора скорости зашкалила за отметку 120 узлов, я повел его в нескольких футах от земли, делая зигзаги из стороны в сторону и используя, там где это было можно, небольшие возвышенности и участки леса в качестве прикрытия.

На подходе к зоне посадки нас опять встретил плотный автоматно-пулеметный огонь, и поэтому я погасил скорость и повернул назад, делая вид, что собираюсь убраться восвояси. Я чувствовал себя как заяц, случайно заскочивший на военный полигон как раз во время проведения стрельб. Как только огонь прекратился, я заложил головокружительный вираж на 180 градусов и направил машину на север.

Не знаю, наше ли упрямство сбило с толку противника, или он в тот момент как раз перезаряжал оружие, но мы успели проскочить к тому месту, откуда поднимался лиловый дым прежде, чем позади нас опять на короткое время поднялась стрельба.

Быстро погрузив раненых, мы взлетели, на малой высоте прошли тем же путем, каким и прилетели, и только потом постепенно забрались повыше, футов на 2000. Наша новая машина не получила ни одной пробоины, несмотря на то, что, судя по всему, район посадки был полностью окружен.

Ведя вертолет на большой высоте вдоль морского побережья в сторону Дананга, я обернулся, чтобы посмотреть, как дела у взятых нами на борт вьетнамцев. Все они получили множественные пулевые ранения. Один из бойцов, сидевший, прислонясь к переборке, позади моего кресла, был ранен в руку и ногу. Когда наши глаза на какой-то миг встретились, ничто не отразилось на его лице — он лишь слегка кивнул мне, как бы говоря «спасибо» и давая понять, что хоть он и в шоке, но представляет, через что нам пришлось пройти.

Конечно, теперь, когда мне уже полета лет, былой костер эмоций при воспоминании о том необычном боевом вылете лишь тлеет раскаленными углями. Но каждый год с приближением Рождества я вновь и вновь вспоминаю пережитое тогда. Да и те спасенные нами бойцы армии Республики Вьетнам наверняка еще хранят в памяти то Рождество.

- Роберт Б. Роубсон

Источник